Текст Астафьева

(1)Шел май сорок третьего года.  (2)На отдыхе нам выдали к обеду один котелок на двоих. (3)Суп был сварен с макаронами, и в мутной глубине котелка невнятно что-то белело. (4)В пару со мной угодил пожилой боец. (5) Мы готовились похлебать  горячей еды, которую получали редко. (6)Мой  напарник  вынул из тощего вещмешка ложку, и сразу я  упал духом: большая деревянная ложка была уже выедена по  краям, а у меня  ложка  была  обыкновенная,  алюминиевая… (7)Я засуетился  было, затаскал свою узкорылую ложку  туда  да обратно, как вдруг заметил,  что  напарник  мой  не спешит и своей ложкой не злоупотребляет.  (8)Зачерпывать-то он зачерпывал  во  всю  глубину ложки, но  потом, как бы  ненароком,  задевал  за котелок, из ложки выплескивалась половина обратно, и оставалось в ней столько же мутной  жижицы,  сколько и  в моей ложке, может, даже и поменьше. (9) В котелке  оказалась одна  макаронина.  (10)Одна на  двоих. (11)Длинная,    из  довоенного  теста, может,  и  из  самой Америки,  со  «второго фронта». (12)Мутную  жижицу  мы перелили ложками в себя, и она не утолила, а  лишь  сильнее возбудила голод. (13)Ах,  как хотелось  мне  сцапать  ту  макаронину,  не  ложкой,  нет,  с  ложки  она соскользнет  обратно, шлепнется в котелок,  рукою мне хотелось ее сцапать – и в рот! (14)Если  бы  жизнь до  войны  не  научила меня  сдерживать  свои  порывы и вожделения, я бы, может, так  и сделал: схватил, заглотил, и чего ты потом со мной сделаешь? (15)Ну, завезешь  по лбу  ложкой, ну,  может, пнешь и скажешь: «Шакал!» (16)Я отвернулся  и  застланными  великим напряжением  глазами  смотрел  на окраины  древнего городка, ничего перед  собой не видя.  (17)В  моих глазах жило одно  лишь трагическое видение – белая макаронина… (18)Раздался тихий звук. (19)Я вздрогнул и обернулся, уверенный, что макаронины давно уж на свете нет…(20)Но она лежала, разваренная, и,  казалось  мне,  сделалась еще  дородней и привлекательней  своим царственным телом. (21)Мой напарник первый раз пристально глянул  на меня – и  в  глубине его усталых глаз я  заметил  какое-то всепонимание  и  усталую  мудрость,  что  готова  и  ко всепрощению,  и  к снисходительности. (22)Он молча же своей зазубренной ложкой раздвоил макаронину, но не на равные части, и я затрясся внутри  от бессилия и гнева: ясное дело, конец макаронины, который подлиньше, он загребет себе. (23)Но деревянная ложка  коротким толчком подсунула к моему краю именно ту часть макаронины, которая была длиньше. (24)Напарник мой безо всякого  интереса, почти небрежно забросил в рот макаронину, облизал ложку, сунул ее в вещмешок и ушел  куда-то. (25)В спине его серой, в  давно небритой,  дегтярно чернеющей шее, в кругло и серо обозначенном  стриженом затылке чудилось  мне всесокрушающее презрение. (26)И никогда, нигде я его более не встретил, но и не забыл случайного напарника по котелку, не забыл на ходу мне преподанного урока, может, самого  справедливого,  самого нравственного из всех уроков, какие преподала мне жизнь.

 (По В.Астафьеву)